Виктор САЛОШЕНКО

Однажды произошло событие, которое буквально потрясло меня. Случилось это на курсах комсомольских работников, в пристроенном к крайкому комсомола одноэтажном здании, где в тот момент на учебе находились первые секретари горкомов и райкомов комсомола края. В зал, стуча костылями, входил мужчина с умным сосредоточенным лицом, приветливо кивая курсантам седой головой.

Он решительно повернулся к небольшому подиуму и, опершись на костыли, ловко взобрался на сцену. Демонстративно положил костыли на стол президиума и, подпрыгивая, словно птица с перебитой ногой, сел, устремив в зал взгляд серых проницательных глаз.

Костыли, словно укор нам, молодым, откровенно давили на психику, прямой наводкой били по нашей совести, будто мы и в самом деле были причастны к беде, постигшей этого человека.

— Кто это? — негромко спросил мой сосед.

— Клочко Василий Семенович, бывший первый секретарь крайкома комсомола в годы войны...

Клочко начал говорить, и зал, словно завороженный, внимал каждому слову оратора. Слова, искренние и простые, доходили до сердца, проникали в душу, и было видно, что человек, произносящий эти слова, прожил большую и трудную жизнь.

Намного позже мы с Амином Темрезовым, бывшим крайкомовским работником и боевым товарищем Клочко, составили краткую биографию этого замечательного вожака комсомола Кубани.

Василий Семенович родился в 1914 году в г. Новороссийске в семье рабочего. Трудовой путь начал в 16 лет в качестве токаря, затем мастера цеха завода «Красный двигатель». В 1939 году вступил в партию, работал инструктором, заместителем заведующего, заведующим отделом, секретарем, а с 1943 по 1945 годы первым секретарем Краснодарского крайкома комсомола.

В годы войны — помощник начальника Краснодарского штаба партизанского движения по комсомолу. Окончил Высшую партийную школу при ЦК КПСС и затем работал в аппарате Краснодарского крайкома партии.

Жизнь круто повернулась, и Клочко уходит в вуз — старшим преподавателем политэкономии Кубанского сельхозинститута, а затем возглавляет кафедру.

Умер в Краснодаре в январе 1976 года.

С разрешения Амина Темрезова, гордого карачаевца, замечательного исследователя жизни В.С. Клочко, опубликовавшего в альманахе «Кубань» документальную повесть «Тогда, при Василии Клочко...», я воспользуюсь письменными характеристиками вожака молодежи края.

«Задолго до моего знакомства с Василием Клочко мне приходилось слышать о таких его делах и свойствах характера, которые невольно к нему располагали, — вспоминает медсестра Надежда Короткова. — Встретиться же впервые пришлось при очень печальных обстоятельствах. Работала я тогда в горбольнице. Во время моего дежурства поступил в терапию новый пациент — без сознания, с сильными ушибами головы и конечностей. Приковал его к постели миозит — воспалительное заболевание мышц.

За время лечения больной не проронил ни стона, ни жалобы. Только крепко сжатые зубы да землистый оттенок лица выдавали его страдания при перевязках и процедурах. Запомнился мне Клочко и по другой причине. Лежал он у нас все лето без движения, и не припомню дня, когда бы под его окном не торчали двое-трое друзей. Они по газону протоптали тропинку — таково было общее к нему уважение и сочувствие к постигшей его беде...»

А вот другой ракурс. Пишет журналистка Полина Ореханова.

— Он обладал живым умом и чувством нового, редкой сообразительностью и находчивостью. Отлично писал сам и еще лучше редактировал других. Он умел делать газету, именно делать — планировать, компоновать. Хорошо чувствовал законы газетных жанров — от хроникальной заметки до подборки, тематической полосы и специального номера... И еще одним качеством обладал этот человек. Мрачные руководители «с тайной думой на челе» отталкивают. Улыбкой Клочко притягивал к себе людей, делал далеких близкими...

— Весной 1941 года в аул Афипсип съехалось много народу со всего края: началось строительство Шапсугского водохранилища, — вспоминает председатель колхоза Схатчерий Вотах. — Штаб стройки размещался в правлении колхоза, где я работал агрономом. Мой дед — человек верующий. Помню, тогда комсорг стройки В. Клочко сделал доклад. Вечером дома дед спрашивает:

— Смуглый, маленький, в черкесских сапогах — кто такой?

— Большой комсомольский начальник, — отвечаю.

Долго он молчал, хмурясь под папахой, шевеля прокуренной бородой и перебирая четки, а потом и говорит:

— Его ангел четыре раза поцеловал.

Я очень удивился, стал возражать:

— При чем, — говорю, — здесь какой-то ангел — выдумка темных людей.

— Когда на свет появляется мальчик, — рассказал дедушка старое шапсугское поверье, — прилетает ангел-хранитель и освящает младенца. Если поцелует его в лоб — значит, вырастет большой ученый, мыслитель, если в губы — златоуст получится, властитель дум, в щеку — красавец, отважный джигит, а если в самое сердце — добрый, щедрый человек в этом мире прибавится...

— Однажды, перед Новым годом, Клочко пригласил меня сопровождать его при вручении подарков в одном из спецдомов, где воспитывались круглые сироты, — вспоминает Галина Глушко — бывший секретарь Краснодарского горкома комсомола. — Крайкомовскую полуторку доверху нагрузили тюками, сами отправились трамваем. На месте решили раздачу подарков начать с самых младших. Комплекты: все от носового платка до мехового пальтишка — вручал Клочко, а я помогала. Нас окружили, оглушили гвалтом и визгом.

Получив пакет и кулек со сладостями в придачу, каждый с ликующим видом примерял обновы. Только один малыш молчал. Когда Клочко поманил его и, не дождавшись, сам шагнул навстречу, мальчик затрясся, пряча руки за спину. Потупился и жалобно прошептал: «Дядечка, нельзя мне гостинца брать... Разве вы не знаете, что мой папка дезертир», — и беззвучно расплакался, размазывая слезы.

В ту минуту мне показалось, что у Клочко остановится сердце и он сейчас рухнет подкошенным — таким пепельно-серым сделалось его лицо. Придя в себя, он поднял на руки ребенка и, сквозь комок в горле, стал его успокаивать.

Жизнь не щадила Клочко. И однажды ударила с другой стороны.

— В ноябре сорок второго это было, в партизанском отряде. Возвращаясь на базу из разведки в окрестности Горячего Ключа, мы с Галиной Андреевой, — делится воспоминаниями бывший секретарь крайкома комсомола Татьяна Волошко, — подобрали на лесной дороге одну из прокламаций, которые немецкие самолеты разбрасывали тысячами. Чаще всего это были геббельсовские вопли, и мало кто интересовался содержанием этих гнусных листков: они вызывали лишь отвращение. Очередная фальшивка заключала в себе кощунственную легенду, будто вожак кубанского комсомола Василий Клочко добровольно сдался германским властям и призывает молодежь прекратить сопротивление армии-победительнице.

Мы поставили командира в известность о чудовищной провокации.

На коротком партсобрании Клочко заявил: «Не пройдет от сегодняшнего дня и ста дней, как мы будем в Краснодаре, и тогда убедимся, что мало кто поверил этой дешевой стряпне».

Война закончилась, и каждый вечер после работы крайкомовцы выходили на расчистку развалин, работали при свете костров. Им достался угол Красной и Мира, где теперь кафе «Романтики». До оккупации здесь высилось трехэтажное, с претенциозным фасадом здание гостиницы «Европа». Весь этот угол был разворочен взрывом и пожаром: битый кирпич под грязным снегом, искореженное железо, пепел. На краю этого хаоса — черная, опаленная, вся побитая осколками акация. Верхушка ее срезана взрывной волной, и распяленные ветви воздеты высоко в небо, словно в проклятии. Перед началом работы Клочко держит минутную речь: «Вот это и есть обещанный Гитлером «новый порядок» в Европе. Недалек тот час, когда сам он будет погребен под развалинами рейха...»

— После изгнания оккупантов из Краснодара семья Клочко долго жила в тесной комнатушке на втором этаже старого дома. Забегаю как-то мимоходом, — вспоминает Лидия Лозановская, — поднимаюсь по зыбкой деревянной лестнице. Катя — жена Клочко — в квартире одна, плачет и жалуется мне:

— Вася тяжело болен, у него каверна в легком, а он и не думает хлопотать о сносном жилье.

Договорились, что я приеду вечером и мы сообща возьмем его в оборот. Прихожу как обещала. За ужином Катя затевает разговор:

— Вот и Лида говорит, что так нельзя жить...

Клочко смотрит на меня испытующе-строго.

— Лидия не может так рассуждать — она сама не лучше живет.

Пытаюсь отвести неожиданный выпад, ищу нужные слова. Он тем временем категорически подводит черту:

— Так живут тысячи семей, а чем мы лучше? — и заканчивает безапелляционно: — Это понимает даже кролик.

Для кого-нибудь другого он мог разбиться в лепешку, о своем же личном хлопотать не умел.
Раздел : Общество, Дата публикации : 2008-10-29 , Автор статьи :