Мария ЖУКОВА

Письмо отцу

(Продолжение. Начало в номерах за 22 февраля, 1 марта).

Позже она лечила тебя, и ты ее полюбил. Она была последней и самой сильной твоей любовью. И я знаю, что мама тоже очень любила тебя, хоть и ответила не сразу. Поначалу ее смутило внимание известного на всю страну человека, да еще на 30 лет старше.

Ваши письма друг к другу я прочитала уже после вашей смерти. И не могла сдержать слез, столько в них заботы и нежности, тоски и гордости, поэзии. Любая женщина мечтала бы о такой любви...

Особенно мне в душу запали строки:

«Галюша, родная моя!

Когда я уезжал, ты говорила, что пришлешь только одно письмо. Может быть, ты пришлешь хотя бы еще одно, я так люблю твои письма, содержательные и душевные. Читая их, я как будто разговариваю с тобой.

Галюша! Ты пишешь о каренинской любви. Я не знаю, но мне кажется, что все же я тебя больше и нежнее люблю... Глядя на море, я всегда вижу тебя — то лучезарной, то печальной, но всегда мною любимой, всегда нежной. Знай, что я всегда думаю о тебе и только о тебе... Скучающий и горячо любящий Георгий».

Или вот это письмо из 1953 года:

«А как ты? Все та ли: нежная, ласковая, доверчивая и часто наивная и до конца преданная?» Слова «до конца преданная» ты подчеркнул...

Я знаю, что вам пришлось повоевать за свою любовь. Тебя вызывал по поводу мамы Хрущев, ваши отношения обсуждались на Президиуме ЦК. Развод с первой женой тогда было получить непросто. А маму грозились и с работы уволить, из партии исключить.

И заболели, и умерли вы почти одновременно. Кто знает, был ли у мамы тот страшный рак, от которого ее так усиленно лечили, травили новейшими американскими лекарствами. Ей шел тогда 42-й год, только лишь! Почему-то А.А. Вишневский потом обмолвился где-то, что маму прооперировали напрасно. Не было рака якобы...

Мама так любила тебя, что не могла представить, что ты уйдешь из жизни раньше ее. Господь был милостив к ней, она умерла раньше. За несколько дней до ее смерти ты написал ей в больницу:

«Живу одной надеждой на то, что у нас впереди будут светлые и счастливые дни».

А мама тебе отвечала:

«Георгий, родной мой, любимый! Люблю тебя как прежде. Креплюсь, борюсь, надеюсь на лучшие дни и встречу...»

Когда она ушла из жизни, ты сказал: «Этого удара я уже не переживу».

Теперь мужчины так не любят, отец. Да простят меня те редкие, кто сохранил в трудные и подлые времена эту великую способность души.

А какие теперь военные?! Недавно довелось сидеть за столом с командованием одного военного округа. Один генерал рассуждал: «А что, я не осуждаю людей, которые уезжают за границу. Всем хочется пожить в человеческих условиях. Сейчас все нормальные люди стараются выехать из страны». Генералу поддакивали присутствующие. Я сидела, слушала и чувствовала, что промолчать не смогу, не имею права. Спокойно, ненавязчиво ответила генералу: «Моему отцу один издатель из ФРГ решил подарить «Мерседес». А он взял и отказался. У него было чувство национальной и просто человеческой гордости, хотя, быть может, тот немец вовсе фашистом и не был». Ничего не понял генерал. Это уже не та гвардия, которую ты создал в войну. Это «гвардия» грачевская, которая будет служить по найму, за деньги, будет исполнять приказ тех, кто щедро заплатит. Офицеров, готовых служить своему народу, из армии увольняют, стоит им только вспомнить о чести, присяге, интересах России.

Твоя родная армия, отец, разрушена, а ее лучшие офицеры унижены и ограблены. А полководцев в наше время выбрасывают из могил. Твои поседевшие солдаты просят милостыню или продают свои боевые награды, чтобы купить буханку хлеба. Какие слова слетели бы с твоих уст, если бы узнал, как твоим дорогим землякам-ветеранам прислали гуманитарную помощь из ФРГ — ношеное нижнее белье. Молодцы ветераны, не приняли этот щедрый дар, как и ты когда-то «Мерседес»! И слова сказали за тебя те, что надо, жуковские.

Отец, сейчас я расскажу тебе самое страшное.

23 февраля 1992 года, в день Советской Армии, я с ветеранами, как обычно, пошла к Кремлевской стене. Мы хотели положить цветы тебе и Неизвестному солдату. Но нас не пустили. Везде, по всем улицам и переулкам, даже подворотням, кордонами стояла милиция. Сколько усилий пришлось приложить, чтобы нас пропустили к твоей могиле, отец. Когда наконец, устав от бессилия и унижения, я вышла на Манежную площадь, то увидела мертвую, пустынную площадь. И только холеные иностранцы гуляли где хотели. К Неизвестному солдату подвозили каких-то генералов в парадных одеждах, но как далеко они были от тех седых солдат, которых в их праздник в эти минуты били по головам дубинками омоновцы. Вот так у нас теперь празднуют 23 февраля.

Нынешняя власть вытравляет все, что ты так любил: наши народные песни, наши традиции, праздники, наш русский дух. Теперь везде царит дух наживы и предпринимательства, а точнее — спекуляции, всего того, что ты ненавидел. И если кому-то из нынешних «хозяев жизни» рассказать, что ты за орден «Бани», которым тебя наградили англичане в 1945 году, имел титул пэра и право на какие-то земли в Англии и никогда этим не воспользовался (даже в Англии не был), то скажут: «Да Жуков не умел жить!».

Знаешь, я поняла, что ты никогда не прививал мне того, что шло бы вразрез с православным мировоззрением, хотя и к церкви не приобщал. Не те это были годы, не те времена. Вера была у многих глубоко в душе, хотя и в церковь не ходили, и обрядов не совершали. Но жили по совести, по справедливости. Не уставали искать правду, любить людей и делать добро.

Может быть, та скромность, которую ты во мне воспитывал, это и есть смирение, без которого не прожить. И в то же время взращивание с детства собственного достоинства — это и есть уважение к образу и подобию Божьему в человеке. И еще мне кажется, что твоя любимая поговорка: «На Бога надейся, но сам не плошай» — как нельзя лучше говорит о соотношении Божьей воли и личной свободы выбора человека...

Семилетней девочкой ты повез меня в Троице-Сергиеву лавру. Я плохо помню подробности той поездки, но помню, что был большой праздник (может быть Троица). У тебя было хорошее настроение, и твое появление в храме произвело среди прихожан целый переполох! Увидев Жукова, многие забыли о молитве (на время конечно), и, чтобы не отвлекать никого, мы вышли на улицу. Так я впервые побывала у Сергия.

Потом ты рассказал мне (ты был чудным рассказчиком!), как Дмитрий Донской сражался на Куликовом поле, а Сергий благословил его на этот подвиг, сказав: «Ты победишь».

Я иногда задумываюсь, кто же был тем Сергием, шепнувшим в страшные дни 1941-го: «Ты победишь». Откуда ты черпал уверенность в победе? Когда многие пали духом, ты, не колеблясь, говорил: «Москву мы не сдадим. Костьми ляжем, но не сдадим». И не сдал. И страну отстоял. Вместе со своими чудо-богатырями.

Ты знал, что нужно прощать своих личных врагов (не потому ли обнял в конце жизни своего бывшего друга, маршала Конева, гнусно предавшего тебя в 1957-м, отплатив «благодарностью» за то, что ты спас ему голову в 1941-м). Но ты еще лучше знал, что врагов Отечества и народа нельзя прощать, их надо бить!

Ты хорошо знал многовековую историю России и верил в силу и дух своего народа. В последние дни 1941 года ты писал профессору Пензенского художественного училища И.С. Горюшкину-Сорокопудову, приславшему тебе новогоднее приветствие:

«Никогда сапог чужеземцев не топтал безнаказанно русскую землю. Русские прусских всегда бивали. Побьют и на этот раз. Да еще как побьют! Те из немецких оккупантов, коим посчастливится спасти голову, внукам и правнукам завещают не скалить зубы на могучую родину потомков Невского и Донского, Минина и Пожарского, Суворова и Кутузова!».

Однажды в деревне зимой меня с сыном пригласили в дом одинокие пожилые люди, муж и жена. Дед воевал, был ранен, его баба Настя всю жизнь проработала в колхозе. Меня поразило их гостеприимство. Они выставили на стол все, что у них было, а было немного — сахар, хлеб, чай. Нас усадили на табуретки, но их всем не хватало, хозяева-старики норовили гостей усадить, а сами стояли. Внимание и щедрость стариков меня очень тронули.

(Окончание следует).
Раздел : Страницы истории, Дата публикации : 2012-03-07 , Автор статьи :