(Окончание. Начало в номере за 5 мая 2023 года).

И вот третьего или четвертого апреля 1942 года нас распределили по автобусам и грузовикам и повезли к Дороге жизни… Кто сел на открытую машину, кто в автобус. Я, например, ехала в автобусе. А Елена Константиновна (воспитатель) с дочкой ехала на открытой машине. В осеннем пальтишке. И не было у нее ничего, кроме этого. А я в валенках была, даже помню, такие валенки хорошие были. Нас посадили как в бочку селедок, вплотную. Сидений не было в автобусе. На полу мы сидели — как туда вода не попала? Сидели вплотную, не пошевельнуться, только слышали: о железное дно автобуса льдинки стучали, как все равно хрустальная посуда: бум, бум… Так странно было слышать всю эту музыку. А когда привезли нас на тот берег, в Кобону, то уже было утро. Солнце, красота. Такое яркое, красивое. И нас повели — недалеко было идти — в церковь или какое-то большое красивое здание. Мы так радовались, что приехали… Нас кормили. И опять повели — к вечеру уже — на поезд. А солнце-то было целый день, снег-то подтаял, так что по колено воды.

Перед поездом нам негде было лужи обойти, и мы по ним так и шлепали. Рассадили нас, и поехали мы. Куда поехали — не знаю. Только помню — поезд мчался как угорелый. Колеса все стучали: тук-тук-тук. В товарняке. И помню, что дали нам всем по столовой ложке сгущенки. Представляете, вплотную все сидят — и каждому по ложечке сгущенки. Мне кажется, что тому, кто нас кормил, — смешно было. Как в гнезде. Птица кормит. Надо было по ложечке передать друг другу. Ели с одной ложки.

В поезде буржуйка была. Кипяток кипятили, когда вода была. Нам на станции давали. Когда поезд должен был остановиться на какой-то станции, нам объявляли по радио: такие-то, такие-то, приготовьтесь, на такой-то станции будет обед. Уполномоченные должны были за 10 минут получить питание. В каждом вагоне был ответственный. Я помню, что другой раз уснешь только, а тут кричат: такая-то станция, будьте готовы. А другой раз слышишь: «Где борщ?! Где борщ?!». Оказывается, это был сопровождающий эшелон — фамилия у него была Борщ. Видно, был большой начальник, потому что все днем и ночью только его искали.

И вот мы ехали, ехали… Мы ведь около месяца ехали. Представляете, что это такое? И мне до сих пор даже все время снились звуки этого поезда. Ну и доехали. В Армавире остановились. Я не знаю точно, где мы на Кавказе остановились. Но день и ночь ведь ехали…

…Видно, все было распределено, все назначено, кому куда. Точно по графику все исполнялось. И это было — вслух, все распоряжения. Привезли нас тоже утром рано и стали разгружать. Ну конечно, не весь поезд, а вагон, видно, какой-то… А может, и весь. А по пути-то, по пути-то, я не рассказала… Когда к станции подходят, там одним кричат: «Приходите скорее за едой». А другим кричат: «Есть ли кто умершие, сейчас будут забирать. Мертвых, пожалуйста, выносите из вагонов…».

— А братья-то с вами были?

— …Да, со мной, они не выжили. Они доехали, но не выжили, потому что никто не ухаживал за ними. Лекарств не было на Кубани. Они заболели дистрофией. Не евши же. Одни косточки…

— Но месяц-то питались более-менее ничего в вагоне?

— …Да разве для человека, который столько голодал, это помощь? А может, они уже и не ели. Они уже не в силах были. Я не знаю, ели они или нет, они в другом вагоне ехали, где малыши были. Так что довезти-то их довезли, а лечить — никто не лечил. Там же особая диета нужна была, после этой голодовки.

…Нас определили в Краснодарский край, в Выселковский район, в станицу Березанскую. Люди встречали нас радостно. Но когда мы стали выходить из вагонов и половина из нас не могли самостоятельно идти, то загрустили и даже заплакали. Тогда сопровождающие сказали: «Граждане, идите и берите на руки детей». Выносить стали из вагонов детей, потому что большинство не ходили, не могли идти — и от поездки, и оттого, что дистрофия была у многих. Кто мог выйти, тот выходил. Я вышла, я не была такой истощенной. А многих выносили на руках. И были жители Кубани, которые очень рады были помочь. И всех выносили на руках. А потом нас кормить стали, все старались дать продукты. Они обалдели, когда дистрофиков выносить стали. Но ведь война есть война, она мимо их бегом пронеслась, они еще не поняли, что это такое… Не поняли, что так может быть. Они слышать слышали, что в Ленинграде голод, а что это такое… Слезы льются, все ревут и выносят детей. И припасы старались дать. А потом нас повезли определяться. Воспитателей нам определили — Марью Степановну, Клавдию Ивановну и Галину Ивановну, а Елена Константиновна была с нами. Дальше определили, кто в каком отряде. Мы следующее лето жили в прекрасных условиях. К нам все относились хорошо, за нами ухаживали, все приносили продукты. Нас усиленно кормили. Ты не можешь себе представить, как кормили. А на следующее лето многих из нас пригласили в колхозы или совхозы за подарками. Я, например, была в делегации детского дома. По-моему, с Еленой Константиновной ездила за подарками. Нас угощали всякими вкусностями, и я первый раз мед ела…

И только начали привыкать к хорошей жизни, как опять надо было уезжать, так как началось немецкое наступление. Мы быстро собрались, утром погрузились на телеги и отправились в путь. Получилась длинная колонна. Вел нашу колонну директор детдома, он же был казначеем. Сколько шли-ехали по степи, куда — не знаю. Вдруг директор объезжает колонну и объявляет: «Впереди скоро будут немцы, гоните лошадей быстрее, а то не успеем пересечь линию фронта». Мы помчались. Были где-то недалеко от Майкопа, когда узнали, что дальше ехать некуда и что передовая колонна нашего обоза успела уйти с нашими войсками. Наш детдом разделился на две части: первая — в нашем тылу со всеми документами, деньгами и директором, а вторая — осталась в оккупации. Хорошо, что с нами остались две воспитательницы (в том числе Елена Константиновна). Она у нас была главной.

А еще до этого были налеты самолетов немецких после десанта. Остались мы в куче, пока воспитатели ходили, спрашивали там чего-то. Мы увидели немецкий самолет — как наш кукурузник. Видно летчика, а ему, я думаю, хотелось потешиться над нами. Дети без всего стоят маленькие. Он сделал круг над нами. А мы испугались и спрятались под телеги, так кучкой и сидели, прижавшись друг к другу. Он сделал очередь из пулемета вокруг нас. Облетел, хотел еще, но насытился, видно. Улыбался. На самом низком уровне летел, чтобы в нас попасть. Мы видели, что он улыбался. Троих ранило. Со мной рядом — девочку Люсю Наумову, ей в бедро и ягодицу попало, а мне нет. Вот после этого мы пошли пешком обратно.

Долго мы ходили. Я даже не знаю где. Потому что мимо каждого селения мы шли и заходили — просили поесть. Некоторые жители в дом звали, кормили досыта обедом. И с собой давали даже. А некоторые — не очень… Я не ходила, боялась собак. Мне приносили девочки — чего там дадут хозяйки с собой, тем придут и угостят. И вот такой путь проходил мимо селений. Мы кормились кто как мог. Кто чего давал. А ночевали в степи: кто где присел-прилег — там и спит.

Через несколько дней мы добрались до своей школы (сейчас здание дополнительного образования нашего учреждения), но она оказалась уже занята. И дали нам другую школу. Там через речку она была.

Мы зиму прожили в другом здании. А в это время немцы нас одолели. Оккупировали нас. Мы все равно у немцев оказались.

Рядом с нашей школой размещалась автомобильная часть немцев. Стали наши мальчики вредить немцам, и те часто приходили к нам с проверками, говорили, что им по ночам кто-то протыкает колеса. Не знаю, как так получилось, но сказали, что некоторых мальчиков побили. Но не убили. Тогда мы стали переодевать мальчиков в одежду девочек и приказывали им лежать в постелях, притворяться, будто они больны тифом, так как немцы очень боялись заразиться. И с этого времени мы стали дежурить день и ночь в коридоре, потому что немцы обещали нас поджечь, взорвать наш дом. Нам воспитатели сказали, что придется дежурить. Хотя мы ничего изменить не можем, но дежурный почувствует, что вокруг дома кто-то ходит, предупредит, скажет, чтобы бежали все, и хоть кто-то спасется. Два часа каждый дежурил, все по очереди. В коридоре был стол накрыт — с салфеткой, как у больших чиновников. Дежурных двое сидело…

В один прекрасный день к нам в дом вошел красноармеец. И тогда мы считали, что счастливее нас нет никого во всем мире. Мы прыгали и громко кричали: «Красные пришли, красные пришли!». А солдаты стали ходить по станице и проверяли, нет ли укрытий, где могли спрятаться немцы. А все немцы еще накануне тихо, без боя, исчезли. Но у нас для красноармейцев был один маленький сюрприз. Мы тогда уже понимали, что скоро придут наши. И вот накануне прихода Красной Армии наши мальчишки заметили, что один немец, который часто приходил в наш рабочий сарайчик, зашел туда. Мальчики быстро заперли дверь и стали наблюдать за ним. Так этот немец просидел в сарае тихо-тихо несколько дней. Мы тогда предложили нашему красноармейцу вместе осмотреть сарайчик. Немец оказался там живой, только испугался, плакал и просил, чтобы его не отдавали обратно немцам. Вот так! Потом наши бойцы взяли его с собой. Как уж там с ним расправились, неизвестно.

Вот заняли территорию наши. Утром просыпаемся — уже немцев нет, а магазины, какие были, разграблены. Кто разграбил — неизвестно.

Кто-то из ребят разнюхал это. Мы прибежали, чтобы что-то взять, а уже все расхватали. Потом воспитатели выпросили где-то перловку, и нам дали. Перловка была шикарная, она такая крупная была. Но есть мы не хотели: утром, вечером и днем — все перловка. Пожиже — это суп, погуще — это каша.

…Вернули нам ту школу, где жили до оккупации. Мы переехали как на родное место. Какой это год, я уже не помню. И стали мы жить мирно, но без еды. Еды было мало.

На свободе время побежало быстрее. Вот пришел май 1945-го, и прозвучало долгожданное слово: «Победа!». Слово, которого мы ждали несколько лет. А в конце мая наша воспитательница Елена Константиновна Блохина собрала всех старших детей и сообщила, что те ребята, кому исполнилось 14 лет и больше, могут первым эшелоном поехать в Ленинград, на работу, чтобы помочь быстрее восстановить город. Это было как приказ, чтобы быстрее страну поднять. И город. Чтобы была рабочая сила. Вот на подмогу и отправили нас. И воспитательница сказала, чтобы желающие подходили к ней для оформления документов. Нас распределили примерно за один день. Так я вернулась в Ленинград, в город, в котором было так много пережито, из которого я уехала в 1942 году и в котором я проработала 40 лет. Здесь же живут мои дети, внуки и правнучка».

Умерла Александра Ивановна Аксенова в 2017 году.

В архиве Выселковского района сохранились ведомости о начислении заработной платы сотрудникам детского дома с февраля 1943 года, из которых известно, что директорами детского дома были: И.А. Тарасов, Н.Г. Жучкова, С.А. Сонин, Ф.Ф. Грищенко и другие. Елена Константиновна Блохина получала заработную плату с февраля 1943 года по август 1945 года, потом вернулась в Ленинградскую область. Наши поиски информации о Елене Константиновне на сайтах «Память народа», «Подвиг народа» не дали желаемых результатов.

Воспоминания Веры Засеелевой в книге народной памяти «Блокада. 300 судеб»:

«Со своими друзьями по детдому № 8 я встретилась через 45 лет после возвращения в Ленинград из эвакуации. Наш детдом был эвакуирован из поселка Токсово под Ленинградом на Северный Кавказ, в Краснодарский край, Выселковский район, станицу Березанскую.

Жизнь после войны опять была голодная и трудная, поэтому не до встреч и разговоров, надо было выжить в трудной послевоенной жизни, создать семью, вырастить детей, получить образование и найти работу.

Я часто в то тяжелое время вспоминала детдом, где все проблемы за нас решали местные воспитатели и Елена Константиновна, которая увезла нас в эвакуацию и потом привезла обратно в Ленинград всех уцелевших.

Суета, встречи, волнение, радость узнавания друг друга… Правда, меня никто не узнал. Я и сама, признаться, мало кого помню. Я была рыжая, веснушчатая девочка и всегда обижалась, когда меня дразнили. Я часто плакала, дралась, а меня наказывали за это.

Мы смотрели старые детские пожелтевшие фотографии, вспоминали свою жизнь в детдоме. Потом подошли к столу, где на белой скатерти было угощение и лежал кусочек черного блокадного засушенного хлеба. Рядом стояла ваза с букетом красных гвоздик и горела большая свеча в память обо всех погибших детях и родителях. Пока мы разговаривали, одна гвоздика склонилась над свечой и медленно начала тлеть. Для нас это был символичный знак.

Мы вспомнили всех погибших по дороге из блокадного Ленинграда в эвакуацию, вспомнили, как мы складывали трупы в простыни. Главное — что мы выжили в те трудные годы. Наша великая благодарность тем, кто был с нами тогда, направлял и заботился о нас. Светлая память Елене Константиновне Блохиной.

* * *

На здании учреждения дополнительного образования — Березанской школы-интерната установлена памятная гранитная доска.

Каждому из нас отведен определенный срок жизни на Земле. Как прожить это время — уже дело каждого. Какая память останется о каждом из нас, это тоже зависит от самого человека. Елена Константиновна Блохина оставила свой след на Земле в сердцах и душах своих воспитанников.

Елена ОСТАПЕНКО.

Руководитель дополнительного объединения историко-краеведческой направленности «Криница», председатель первичной профсоюзной организации ГКОУ КК «Березанская школа-интернат».

Выселковский район.
Раздел : Образование, Дата публикации : 2023-05-12 , Автор статьи :