Часто, когда говорят о Великой Отечественной, всегда звучат слова о том, что война не обошла стороной ни одну семью. Наша — не исключение.

Я росла счастливейшим ребенком: у меня были живы оба дедушки, которые прошли войну, для которых я была первой любимой внучкой. И казалось тогда мне странным, что у многих нет дедушек вообще. День Победы для нашей семьи — святой праздник. Не вернулись с фронта мой прадед по отцовской линии Павел Яковлевич Семенов, командир отделения 1349-й отдельной кабельно-шестовой роты. Он пропал без вести в декабре 1943 года. Призывался из Подмосковья, деревни Кушки Юрьев-Польского района. Это недалеко от Сергиева Посада. Даже неизвестно место, где он погиб. Испробовали все доступные, открытые средства поиска хоть какой-то информации о нем. К успеху они пока не привели, но мы не отчаиваемся.

Дед по отцовской линии Федор Петрович Босов рано потерял родителей, и его бабушка не могла прокормить восьмерых ребятишек, отдала семерых в детский дом, в том числе и дедушку. Это было в небольшом селе Алтайского края. О том беспризорном детстве дед вообще не рассказывал. Но я знаю, что с братьями и сестрой, которые остались жить в Красноярском и Алтайском краях, он долго поддерживал связь. Еще до войны деда призвали в армию, на Дальний Восток, в Тихоокеанский флот, служил моряком. Это он научил меня плавать в трехлетнем возрасте и нырять, задерживать дыхание под водой. Мы даже устраивали соревнования... в ванной — кто дольше продержится без дыхания. А еще пели песни о море и разучивали шуточные стишки.

Войну он встретил командиром отделения береговой обороны. Участвовал также в войне с Японией на реке Халхин-Гол. После войны продолжал служить во флоте на Южном Сахалине. Демобилизовался после рождения моего отца в 1948 году. С ним, двухмесячным, дедушка и бабушка пересекли весь Советский Союз на поезде по Транссибирской магистрали. Ехали в Подмосковье два месяца. Сейчас это очень трудно представить. А уже в 1952 году, бежав от голода, приехали на благодатную Кубань. Бабушка Зинаида Павловна тогда рассказывала, что они долго не могли наесться здесь масла и хлеба. У нее до самой смерти главное блюдо было на завтрак — хлеб с маслом.

Ей, когда грянула война, было 14 лет. Она училась в педагогическом училище в Юрьев-Польском. И их, девчонок, отправляли на торфозаготовки. Бабушка рассказывала, что работа эта очень тяжелая: уже разрезанный на кубики торф нужно было выкопать и погрузить на машину. В годы Великой Отечественной войны добыча торфа стала стратегическим направлением, он давал тепло всем фронтам и тылу.

Дедушка умер, когда мне было одиннадцать лет, от профессионального заболевания легких — сказалась работа в горячем литейном цехе на прославленном краснодарском заводе «Красный Октябрь», теперь на его месте «ТРЦ «Галерея». Удивительно, но совсем недалеко от этого места работаю сейчас и я.

В судьбе моих родных по линии мамы было много трагедий. Исконные казаки, уроженцы хутора Лебеди Калининского района, они присягали государю, служили ему верой и правдой. Прабабушка Прасковья, говорят, из семьи зажиточного казака, который в жены взял дочку пленной то ли турчанки, то ли гречанки. Сама прабабушка была исключительной красоты и отменного здоровья. Умерла она в 103 года. Младшая и единственная дочка в богатой казачьей семье, где воспитывались еще одиннадцать сыновей, рано вышла замуж за прадеда Ивана Буряка. Родила семерых детей, в живых остались двое, в том числе и мой дедушка Александр. Сейчас только несколько фотографий бравых казаков напоминают о грозном прошлом. Знающие люди говорят, что, судя по форме, они имели высокий казачий чин. О них — казаках — в семье совсем обрывочные сведения. Они воевали в Первую мировую, в Гражданскую. Кто-то на стороне красных, кто-то на стороне белых. Семью прадеда Ивана Буряка, его братьев, братьев прабабушки Прасковьи в тридцатые годы то ли расказачивали, то ли раскулачивали. Забрали ночью, и больше их никто не видел. Об этом даже думать в советские годы было запрещено. Мама рассказывает, что в 60-е годы в правление колхоза пришло письмо о реабилитации деда Ивана Буряка.

Мой дедушка Александр Буряк, 1927 года рождения, призывался в 1944 году в армию. Его призыв называют последним. Участвовал в освобождении Украины и Польши, воевал на 1-м Украинском фронте под командованием Жукова, позже Конева в 1944—1945 годах. После войны оставался в рядах Советской Армии на территории Польши до 1951 года. Таким образом, служил почти семь лет.

Странное дело, но в семье не принято было спрашивать о войне, обходили стороной. Прекрасно понимали, что это больно, и не бередили раны. Но я хорошо помню, когда два дедушки собирались за столом в День Победы, а бабушка пела грустную военную песню, и оба невольно смахивали скупую слезу. Сейчас бы я их расспросила со всей журналистской пристрастностью. Но нет их уже.

Осталась одна бабушка Полина Александровна Буряк. В 1942 году, когда немцы пришли в хутор Лебеди, ей было 13 лет. Они выгнали селян из лучших хат. Вспоминает, что, к счастью, страшных зверств со стороны немцев в станице не было. Иногда оккупанты даже делились едой с ними, детьми. Вот очень яркое воспоминание. С осени остались стога сена на полях, они там с ребятишками играли в прятки. И вдруг, забравшись внутрь стога, бабушка почувствовала, что ей кто-то закрыл рот ладонью, чтобы не кричала. Это был наш раненый разведчик. Он спросил, сколько в хуторе немцев, какая техника и оружие. Несколько дней они приносили ему еду и питье, но в одну из ночей он исчез. А на следующий день началось освобождение хутора. Оно длилось несколько дней, женщины и дети прятались в подвалы. «Ох и гремело от залпов орудий, земля сотрясалась, такое не забудешь никогда. В короткие часы передышек, в основном ночью, мы выходили на свет божий. Видели, как фрицы бросали все и спасались бегством, очень много было убитых и с нашей стороны, и со стороны оккупантов».

В боях за хутор погибли более 350 наших солдат, все они похоронены в братской могиле в центре Лебедей. Памятник в образе солдата — в моей памяти с самого раннего детства. Бабушка ухаживала за цветником перед обелиском и часто брала меня. Первые воспоминания именно такие: яркие, красивые цветы, солнце и возвышающаяся бронзовая фигура солдата. Здесь похоронили и того разведчика, который прятался в стоге сена. Он скончался от тяжелых ран. К сожалению, бабушка не помнит, как его звали. Уже позже, в мирное время, на братскую могилу приезжала старенькая мама воина-героя, которая останавливалась в доме Буряков.

Через два года бабушка Поля отметит 90-летний юбилей. Она с боем отдает соседям помоложе сотки своего огорода, потому что всю жизнь привыкла вкалывать с утра до позднего вечера. Как это без земли, без кукурузы? И сейчас ее куры, утки, другая живность, тот же огород держат ее, дают силы. Мы несколько раз предпринимали попытки перевезти ее в город, но все они безуспешно провалились: «Пока хожу, пока в памяти, добровольно не перееду на ваш чердак (четвертый этаж). Здесь я на воле». Вот и разрывается моя мама между городом и хутором...

Когда я вышла замуж, семья моего мужа стала моей семьей. Муж любит рассказывать, что их род идет от крестьянина Головина, который получил вольную, на сэкономленные деньги купил участок леса, где делал мочало (размоченные волокна липы), позже, разбогатев, занимался лесом, сплавлял бревна по Волге. На каждом — фамильная печать, пожалованная торговой гильдией. Кроме того, известный трагик XIX века актер Павел Мочалов и революционер Павел Мочалов, памятник которому стоит в Нижнем Новгороде, тоже родственники. Во всяком случае, проверить правдивость информации тяжело. Но это далекая история. Отец мужа Игорь Ильич Мочалов, 1933 года рождения, рано потерял родителей, ему с четырьмя братьями сильно досталось в детские военные, холодные и голодные годы. Об этом в семье тоже молчали.

А вот что касается свекрови, матери мужа, то она очень хорошо помнит оккупацию Краснодара, несмотря на малолетство. Ее отца Николая Васильевича Губанова, юриста по образованию, призвали в армию в самом начале войны. Его жена Екатерина Губанова, медик, активистка по комсомольской, а потом партийной линии, осталась в Краснодаре с маленькой дочкой Ритой (мамой мужа).

А сейчас самое интересное: они жили по соседству (в одном доме) с семьей Игнатовых по улице Красноармейской. Тех самых — партизан, героев-братьев Игнатовых. Семьи дружили. Свекровь помнит, как младший, Гений, возился, играл с ней, маленькой. Однажды даже вышел казус, который привел к недолгой размолвке соседей. У светловолосой Риты уж очень черными были брови и ресницы. Гений поделился этим наблюдением со своей мамой — врачом Еленой Ивановной: «А Екатерина Ивановна красит Риточке глаза и брови». Соседки позже посмеялись над этим случаем. О подвиге братьев Рите Николаевне рассказала мама. Обе очень горевали и сочувствовали семье Игнатовых.

— Сама я уже не помню, но рассказывала мама, — вспоминает свекровь Рита Николаевна. — На улице Кирова жила ее сестра Шура, она меня и нянчила, так как мама активно занималась партийной и общественной работой. То заграждения копали, то дежурили на крышах, предупреждали о бомбежках... Так вот когда немцы вошли в Краснодар, они объявили, чтобы евреи брали самое ценное и в определенный день приходили для отправки в Германию для лучшей жизни. Многие поверили. На Кирова проживало много еврейских семей, я их хорошо знала, играли вместе с детьми. Некоторых больше не увидели. Узнали позже, что все они погибли в душегубках. Немцы впервые испытали их в Краснодаре.

Еще помню виселицы с людьми в скверике со слоном. Людей специально сгоняли для устрашения.

Екатерину Ивановну в 1943 году забрали в гестапо по доносу. Но партизаны вызволили ее из казематов. Пока не пришли наши войска, она вынуждена была прятаться. А потом очень долго доказывала нашим, почему ей удалось сбежать, не погибнуть в застенках. Это было еще страшнее для молодой женщины, чем пытки фашистов. Ее исключили из партии, сняли с работы. Уже в 70-е годы за труд ей снова предложили вступить в партию. Но отказалась она или приняла предложение — об этом история молчит.

От своего отца Рита Николаевна хранит два письма. Одно адресовано лично ей — «Ритусику». Каждое слово проникнуто заботой и тревогой о семье, ненавистью к фашистам: «Милая, дорогая Катя. Какой кошмар и ужас вы испытали в оккупации. Я полагаю, что вы испытываете материальный недостаток. Но я вернусь и исправлю все. Катя, ты не представляешь, какую ненависть и презрение я питаю к немецким бандитам. Но я им отомщу за вас, пусть гады помнят: час расплаты близок. Мне жизнь дорога, но дороже отомстить немецким собакам за их злодеяния...».

А вот письмо Ритусику: «Я очень по тебе соскучился, часто вижу во сне, но вижу маленькой, а ты у меня уже большая... Ритусик, я помню, как ты меня встречала со службы, прыгала по дивану и кровати. Все помню. Я стал очень хорошим папой, куда лучше, чем был. Я поклялся маме, что убью еще десять фашистов. Это я точно сделаю».

Письма датированы 4 ноября 1943 года. А в 1944 году летом пришла похоронка: «Ваш муж рядовой Губанов Николай Васильевич... проявив геройство и мужество, жестоко убит 28 июля 1944 года. Похоронен на западной окраине села Повалик, в Польше».

Вот такие скупые, обрывочные воспоминания. Никто из родственников в годы войны не дослужился до высших чинов, не совершил громких подвигов. Но мне кажется, это уже подвиг, что они участвовали в той страшной мясорубке. Мы гордимся, что наши деды и прадеды защищали родную землю, не прятались в окопах и тылу. Столько лет прошло, но не может стереться в памяти та великая эпоха, тот великий подвиг. Мой долг — донести все, что о них помню, своим детям, чтобы они передали своим. И пусть больше никогда человечество не знает такой страшной войны. А всем живым ветеранам пусть судьба подарит долгую, спокойную жизнь, почет и уважение окружающих!
Раздел : Страницы истории, Дата публикации : 2017-06-22 , Автор статьи : Инна МОЧАЛОВА